Максимилиан Волошин


Максимилиан Волошин

Дом поэта

Максимилиан Волошин... Удивительный, странный поэт. Не менее странный человек. Человек-планета. Человек-миф. Магнит, притягивающий к себе какой-то чудесной, сверхъестественной силой. Долгие годы его дом в поселке Коктебель, что на восточном побережье Крыма, был своеобразным храмом культуры, в котором причащались лучшие представители российской интеллигенции. Цветаева и Гумилев, Бальмонт и Брюсов, Эренбург и Алексей Толстой - вот далеко не полный список гостей Волошина.

«Прохладные кельи» его дома ценили гораздо выше шикарных гостиниц Ниццы и Канн. Самого же хозяина-жреца и бога этого дивного храма - называли не иначе как «вдохновителем мудрого отдыха, обогащающего и творчество, и познание»...

Остров Коктебель

Так уж получилось, что Коктебель с его лысыми холмами и беспрерывным ветром занял особую нишу в литературе Серебряного века. «Библейские разливы» коктебельских холмов пленили своей магией многих писателей и поэтов. Перечислить всех, кто посвятил им свои строки, трудно - подавляющее большинство именитых гостей

Максимилиана Волошина в той или иной форме оставили о Коктебеле свои воспоминания. Да что там - Игорь Северянин, в глаза не видевший волошинской вотчины, вдруг создает стихотворение «Коктебель».

В чем же причина столь оглушительной, невероятной популярности, которая обрушилась на этот маленький черноморский поселок в начале XX века? Благоустроенный курорт? Черта с два - Богом забытая дыра! Авторы путеводителя «Крым» - на книжных прилавках Москвы его можно было приобрести за 1 рубль 50 копеек - с каким-то тайным злорадством писали: «К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобства сообщения, полное отсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного надзора и дороговизну жизни...» То есть ни транспорта тебе, ни комфорта минимального... О приличных увеселительных заведениях и думать забудь, а помирать будешь - туда тебе и дорога. Экстремальный отдых, не правда ли? На всех отдыхающих - всего лишь пара колодцев с отвратительной солоноватой водой, резко пахнущей морскими водорослями. Из местных достопримечательностей - гряда растрескавшихся от солнца холмов с жиденькими кустиками полыни да махина некогда потухшего вулкана Кара-Даг.

Но вернемся к путеводителю «Крым», кстати, изданному под общей редакцией врача-физиотерапевта. Картина, которая возникала в голове туриста при ознакомлении с этой брошюрой, дополнялась следующим сообщением: «Причиной отсутствия зелени является крымский сирокко, который часто в конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных... Нарушались в организме все функции, и больной чувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель...» Жена страдающего неврастенией Михаила Булгакова залилась горючими слезами, стоило ему перед отъездом в Коктебель зачитать вслух выдержки из этого оптимистического труда...

В общем, даже непродолжительный отдых в Коктебеле требовал от человека определенного физического и морального настроя. Что же касается поселения здесь на веки вечные, то для этого необходим был энтузиазм, граничащий с фанатизмом. И фанатики, как ни странно, находились...

Киммерийские пионеры

Самым первым фанатиком можно назвать академика Эдуарда Андреевича Юнге, выдающегося врача-офтальмолога, создавшего известную школу лечения глазных болезней. Неизвестно, ЧТО ПОДВИГЛО его в конце 1880-х годов приобрести необитаемую коктебельскую долину, которая, казалось, не претерпела никаких изменений с тех пор, как ее покинули легендарные киммерийцы - воинствующие кочевые племена, населявшие Северное Причерноморье в VIII-VII веках до нашей эры и впервые упомянутые еще в гомеровской «Одиссее». (От этого народа и произошло другое, неофициальное название Коктебеля, придуманное Максимилианом Волошиным и активно используемое в поэзии Серебряного века - Киммерия.)

Юнге приехал в Коктебель с совершенно безумной идеей облагородить и окультурить первобытную киммерийскую землю: организовать искусственное водохранилище, разбить виноградники, построить дорогу... Но мечты о райском саде вскоре пришлось оставить. Непокорная южная природа никак не желала окультуриваться, да и денег у профессора Юнге оказалось слишком мало. Поэтому коктебельскую долину попросту поделили на части и распродали. Почти забесплатно. Приобрела свой участок солончаковой степи и Елена Оттобальдовна Волошина.

Собственно, с этого все и началось. «Дивную геологическую случайность, именуемую Коктебелем» постепенно обживает российская интеллигенция - те, кто не мог или не хотел по каким-либо причинам отдыхать на более «цивильных» курортах. Врачи, отставные священники, артисты, искусствоведы, литераторы и прочие представители среднего класса, имеющие более чем скромный достаток, возводят здесь непритязательные домки и сажают вокруг них деревья. Среди самых первых поселенцев поэтесса Соловьева, которая печаталась под псевдонимом Аллегро, издатель детского журнала «Тропинка» Манасеина, знаменитый оперный певец Касторский и, конечно, мать и сын Волошины.

В 1903 году 26-летний Макс, к тому времени исколесивший пол-Европы на своем стареньком велосипеде («Земля настолько маленькая планета, что стыдно не побывать везде!»), строит дом прямо на берегу коктебельской бухты. Строит по собственным чертежам и с определенной целью - предоставить его в распоряжение друзей. А друзьями Макс считал всех тех, кто питал неподдельную страсть к искусству и творчеству.

“Мой дом раскрыт навстречу всех дорог...”

Дом Волошина, получивший известность как Дом поэта, сохранился в первозданном виде до наших дней. Со дня его постройки прошло 100 лет. Правда, мастерскую - главную часть своего жилища - Макс пристроил к дому гораздо позже, в 1913 году. Примечательное помещение: четыре высоченных окна в виде арок, смотрящие во все стороны, лесенка, ведущая в летний кабинетик, и повсюду - шкафы с книгами. Книги, книги, книги... Библиотека насчитывает девять тысяч единиц. Огромное собрание книг

- это единственное проявление волошинского стяжательства. Здесь, по выражению Цветаевой, он был лют. Добрейшего, абсолютно ручного Макса из себя могли вывести только две вещи: когда его называли интеллигентом («Я не интеллигент, - кричал он, - я интеллектуал!») и когда пропадали книги из его библиотеки или их портили неаккуратные гости. Именно на этой почве у Волошина произошла крупная ссора с Мандельштамом. Ужасная неряха в быту, Осип Эмильевич однажды донельзя зачитал одну из Максиных книжек, за что получил суровую отповедь.

На стене мастерской можно увидеть несколько картин. Среди них - портрет Волошина кисти мексиканского художника Диего Риверы, мужа скандально известной Фриды Кало. Этот портрет, выполненный в жанре кубизма, Макс считал лучшим своим изображением. Не все соглашались с ним. В частности, Илья Эренбург сказал что-то едкое о «семи-пудовом человеке с легкостью, несерьезностью порхающей птички»...

Кроме мастерской, в доме Волошина насчитывалось двадцать две комнаты - маленькие, беленные известкой кельи. Пятнадцать из них были предназначены для гостей. Каждого из них хозяева старались поселить отдельно, дабы создать все условия для работы и отдыха. Плату за проживание и обеды брали минимальную, многие гости жили в долг, вернуть который никто никогда не просил. Ели всегда за общим столом, на террасе, меню - самое неприхотливое: «горчица, хлеб, солдатская похлебка, баран под соусом, битки, салат и после - чай». На раздаче была мать Волошина, «замечательная старуха с профилем Гете», стриженная под мальчишку. Ее сын, огромный и бородатый, как Зевс, сидел подле нее - Елена Оттобальдовна зорко следила за тем, чтобы склонный к полноте Макс не переедал.

Жизнь в волошинском доме протекала достаточно размеренно. От зари до полудня хозяин писал акварели и критические статьи, сочинял стихи, фотографировал, а также слесарил, плотничал и возделывал землю. Гостям же предоставлялась полная свобода с единственным условием - не тревожить Макса во время его творческих мук. Вход в его мастерскую в эти моменты был категорически запрещен для всех, за исключением Всеволода Рождественского. Последнему разрешалось тихонько сидеть в уголке и листать книгу, но - ни гу-гу!

Днем, в сорокаградусную жару, купались или гуляли. Обычно вслед за Максом в поход отправлялись все обитатели дома. Процессия примерно из 50 - 60 человек, растянувшись по склону подобно огромному дождевому червяку, медленно заползала на гору. Впереди - в широком оранжевом хитоне, с полынным веночком на голове, с высоким посохом в руках и с камешком во рту (прекрасное средство от жажды!) - бодрым шагом шел хозяин. Остальные плелись как могли. Таким вот образом - в сопровождении или в одиночку - Волошин исходил весь восточный Крым, особенно побережье от Феодосии до Судака.

Но самым интересным и любимым временем суток считался вечер, плавно перетекающий в ночь. Гости Дома поэта во главе с хозяином собирались на террасах, на вышке или в мастерской. Читали только что написанные стихи и прозу, обсуждали газетные публикации, травили байки, без конца говорили о литературе и музыке, слегка философствовали и, наконец, рассказывали «страшные и не страшные» истории. Это у них называлось «поклоняться Луне»...

Гнездо обормотов

Однажды Макс притащил в дом целый мешок дынь - штук сто, не меньше. «Интересно, что ты придумал на сей раз?» - любопытствовали гости. Каждому выдали по две-три дыни с повелением съесть в течение дня, вычерпывая мякоть ложкой прямо из срезанной верхушки. Ближе к вечеру Макс провел инвентаризацию, собрав в кучу корки-шарики. А когда стемнело, весь дом вдруг осветился гигантскими желтыми светляками, которые оккупировали все близлежащие деревья - то горели свечи, вставленные в десятки дынных абажуров...

Подобная инсталляция была совершенно в духе предводителя обормотов, как стали именовать себя волошинские гости начиная с лета 1911 года. Главная обормотская заповедь призывала внести в будничную жизнь ифу и фантазию. Сказано - сделано. Новичков, впервые посетивших Дом поэта, ожидал целый набор розыгрышей-испытаний. По мнению Волошина, это было лучшим средством освободить их от власти снобизма и здравого рассудка. Сам он по части создания различных мистификаций преуспел уже давно. К примеру, еще в период учебы в Париже Макс рассылал в редакции малоизвестные стихи Пушкина и заверял, что их автор - некий аптекарь Сиволапов. В редакциях верили и печатали. Или рассказывал с серьезной миной, что купил в антикварном магазине один из тридцати сребреников Иуды...

В общем, поэт Волошин был горазд на выдумки. Однако не все обладали достаточным чувством юмора, чтобы выдержать его мистификации. Так, болезненно обидчивый и задиристый Эренбург, став жертвой очередного розыгрыша, тот же час покинул дом и больше в Коктебеле не появлялся. Отвечая на его резкое послание, Макс писал: «Когда теперешнее наваждение пройдет, ты всегда найдешь во мне действенную любовь...»

Самая затяжная мистификация, в которой принимали участие все обитатели дома, длилась около двух суток. Это была грандиозная инсценировка, со всей серьезностью разыгранная перед навязчивым молодым французом, влюбленным в Лилю Эфрон (сестра будущего мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона). Приехав в дом Макса с целью жениться на неприступной девушке, он застал удивительную картину: огромная семья Лили жила в... матриархате и подчинялась грозной старухе с папиросой в зубах (Елена Оттобальдовна). Пять поколений бродили по дому с идиотскими лицами, рассказывали что-то о дойке дельфина, - его молоком якобы лечили слабогрудого Сережу Эфрона, - а Макс доверительным тоном сообщал о своем умении ходить по воде как посуху (правда, добавлял он, для этого требуется определенный настрой). И в довершение всего исполнил на крыше танец бабочки... Незадачливый жених сбежал на следующий же день, ругая на чем свет «этих сумасшедших русских».

Естественность в одежде - следующее обормотское условие. «Нормальные дачники», проживающие в Коктебеле, обычно отправлялись на пляж и в горы одетыми по последней моде. Дамы - в элегантных туфельках и длинных платьях, мужчины - в отутюженных брюках. Облачение обормотов, напротив, отличалось безыскусной простотой. Из подручных материалов -простыней, мешков, татарских полотенец - они шили себе рубахи, напоминающие древнеримские тоги, шаровары а-ля «Тысяча и одна ночь» и просторные хитоны. На ногах были сандалии. В таком вот совершенно неприличном одеянии обормоты ходили практически круглые сутки, всем своим видом эпатируя буржуа. Особой колоритностью отличался Макс, утверждавший, что «лучше пройти побитым камнями, чем пройти незамеченным».

В 1912 году неподалеку от дома Волошина предприимчивый грек Синопли открывает кофейню. Собственно, кофейней она называлась с огромной натяжкой - это был нищий барак, где продавались сухие турецкие бублики и горьковатое козье молоко. С легкой руки художника Аристарха Лентулова, большого охотника подурачиться, безымянное кафе окрестили по-столичному - «Бубны». Общими обормотскими усилиями его украсили забавными натюрмортами со стишками типа «Нет лучше угощенья Жорж-Бормана печенья!» или «Мой друг, чем выше интеллект, тем слаще кажется конфект!». Также здесь обосновался гигантский портрет Алексея Толстого, завернутого в тогу, надпись на котором гласила: «Прохожий, стой! Я - Алексей Толстой!».

Остается добавить, что в Коктебеле по-прежнему существует кафе «Бубны», правда, с предшественником его связывает только название.

«Войди, мой гость, стряхни житейский прах...»

Трудно назвать всех, кто в то или иное время побывал под гостеприимным кровом Макса Волошина. Стены дома еще помнят Николая Гумилева, который ухаживал здесь за Елизаветой Дмитриевой - поэтессой, известной под псевдонимом Черубина де Габриак. А после, получив отказ, принялся ловить тарантулов, таскал их повсюду в спичечных коробках и устраивал потешные бои.

Сюда часто наведывался Алексей Толстой, генератор идей и непременный участник всех шуток, розыгрышей и маскарадов. У Алехана, как именовали его в доме, была одна странность – работать он мог только стоя, при наличии стаканчика с остро отточенными карандашами и стопки белоснежной бумаги. Специально для этого Макс своими руками соорудил стол на длинных ножках - некое подобие кафедры. Экспонат под названием «Конторка Толстого» и сегодня можно увидеть в мастерской.

Не раз в Коктебель приезжала и Марина Цветаева, автор самых удивительных воспоминаний о Волошине. «Раскрылась земля и породила: такого, совсем готового, огромного гнома, дремучего великана, немножко быка, немножко бога... с аквамаринами вместо глаз, с дремучим лесом вместо волос» - пожалуй, это лучшее, что когда-либо говорили в его адрес.

Булгаков, отдыхая в Коктебеле в 1925 году, заслужил особое расположение кухарки волошинского дома. Ежедневно, перед завтраком и обедом, они вместе закусывали на террасе. А Макс подарил Михаилу Афанасьевичу сачок, и тот, вспомнив детское увлечение, весело скакал по холмам в поисках бабочек.

Максим Горький хоть и не жил в доме постоянно - он останавливался на даче Манасеиных, - но беседовать с Волошиным любил. Нет, не о политике, «все больше о зверях: где какие бывают». Так, например, рассказывал о том, как они с Шаляпиным на Капри напоили вином осьминога. А тот охмелел и помер.

Из Феодосии пешком приходил сумрачный Грин, единственный, кто не прижился в обормотской среде. Бродил по берегу моря в темно-сером люстриновом костюме, швырял камни в воду... Разговаривал только с Максом. Последний, защищая тяжелый характер Грина перед вспыльчивой женой, взывал: «Маруся, ведь он воссоздает мечту...».

Здесь отдыхали Петров-Водкин, Пришвин, Ходасевич, Белый, Чуковский, Замятин, Гроссман, Кузьмина-Караваева... Потом, когда Макса уже не было на этом свете, - Житков, Заболоцкий, Шагинян, Зощенко, Асеев, Сергей Михалков... В 1924 году через дом прошли 300 человек, в 1925-м - 400.

Дом Волошина пощадила и революция, и усобица, царившая в годы Гражданской войны, и разруха Второй мировой. Белогвардейцы, хоть и включили Макса в список лиц, подлежащих расстрелу, к нему не прикоснулись. Советская власть выдала охранную грамоту, согласно которой за ним закрепился статус дома отдыха писателей и поэтов. Немецкий генерал повесил на его дверях объявление: «Музей русского поэта М. Волошина. Вход в это здание без разрешения преследуется по закону военного времени...».

Счастливый жребий дом мой не оставил:
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг,
грабитель не ограбил...

Волошин умер 11 августа 1932 года. Согласно завещанию, его похоронили на вершине горы Кучук-Енишар, неподалеку от мыса Хамелеон. Так он сумел обнять весь Коктебель. Слева, в прибрежных скалах, природой высечен профиль поэта: лоб, нос, борода, все - волошинское. Справа, на горе, его мотала. В центре - дом, «таким трудом добытый, такой выколоченный, такой заслуженный, такой его по духовному праву, кровный... похожий на него больше, чем его гипсовый слепок».

Говорят, последними словами Волошина были: «Рождение и смерть - это так просто».

 

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить

Максимилиан Волошин Биография
logo
Дом поэта Максимилиан Волошин... Удивительный, странный поэт. Не менее странный человек. Человек-планета. Человек-миф. Магнит, притягивающий к себе какой-то чудесной, сверхъестественной силой. Долгие годы его дом в поселке Коктебель, что на восточном побере

Актуально

Загрузка...

Календарь

2024
Март
ПнВтСрЧтПтСбВс
26272829123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Новости партнеров